От Маяковского до Эйзенштейна. Исполнитель главной роли в спектакле «Щастье!»

1 марта

В январе в Театре Моссовета состоялась премьера музыкального спектакля «Щастье!» на основе фолк-оперы «Клоп» поэта Юлия Кима и композитора Владимира Дашкевича. Режиссер и хореограф Алла Сигалова рассказывала, что главный герой Иван Присыпкин должен обладать совершенно безумным темпераментом и сумасшедшим напором. Для этой роли пригласили Михаила Тройника, и уже после первой репетиции стало понятно, что он идеально подходит на эту роль.

Михаил Тройник рассказал mos.ru о своем персонаже, о том, как работал с материалом и что помогло воплотить образ на сцене.

— Как вы готовились к роли? Какими образами вдохновлялись?

— В первую очередь я обращал внимание на советский кинематограф 1920-х годов (Сергей Эйзенштейн, Дзига Вертов, Александр Довженко) и вдохновлялся образами людей, которые совершали революцию, а затем жили в мещанской среде тех лет. Я вижу перед собой исхудалые, замученные, усталые лица, но с непреодолимой жаждой жизни, горящими глазами и энергией. Неслучайно в финале спектакля выводится картина Аристарха Лентулова «Образы поколений».

Пресс-служба Театра Моссовета

— Оказала ли на вас влияние фигура Владимира Маяковского, к чьему творчеству обращались создатели фолк-оперы «Клоп», лежащей в основе спектакля?

— Мы в свое время работали над спектаклем «Маяковский. Трагедия», который стал для меня первым серьезным знакомством с личностью поэта. Я прочитал несколько книг о нем и, конечно, столкнулся с бездной внутри этого человека, бесконечным количеством вопросов о том, как он жил и творил. Его фигура оказала на меня огромное влияние. Погрузившись в мир поэта, я снова был поражен его размахом. Маяковский действительно расширяет сознание, это человек огромного объема и противоречий.

Сейчас, после выхода спектакля, я вновь нахожусь в состоянии, когда не до конца понимаю даже границы его глубины. Вопросы быта и человеческой жизни переплетаются с его фантазиями, вызывая весь спектр чувств — от страха до очарования. Это непонимание рождает желание узнать больше о нем, о том, как соединяются его мечты и бытовая реальность.

— А что для вас самого счастье? Соотносится ли оно в вашем понимании с тем, что вкладывает в это слово ваш персонаж?

— Из-за огромного количества упоминаний слова «счастье», его растиражированности порой трудно понять, в каком контексте оно используется. Если говорить о том счастье, которое изображается в спектакле, то, конечно, это не совсем мое понимание. Но в образе Присыпкина я вижу легкость, с которой он верит в разные идеи и мечты, зачастую навязанные ему извне, а он принимает их как свои. В этом есть наивность, которая схожа с моей. Отчасти из-за этого я выбрал профессию актера — из-за такой наивной веры в персонажа, в его чувства, мысли, желания, из-за умения «переключаться» в другого человека. У меня есть ощущение юношеской непосредственности и иллюзий, которое схоже с тем, что ощущает Иван Присыпкин. Очарование обманутости — вот подходящие слова. Хотя это в меньшей степени относится ко мне, я все же использую эту наивность в своем творчестве, в театре и кино, а не в жизни, как Присыпкин.

Пресс-служба Театра Моссовета

Однако мое истинное понимание счастья иное. Для меня настоящее счастье — честность с собой и радость от жизни, умение жить в мире со своим сердцем. Это понятие тоже можно трактовать по-разному, но для меня счастье заключается именно в этом. В спектакле же это прежде всего материальные блага для Присыпкина: зеркальный шкаф с пальмой, квартира, свой уголок, дом. Эти вещи становятся его высшей мечтой.