Кама Гинкас: Театр МТЮЗ — театр для людей

В Московском театре юного зрителя (МТЮЗ) показывают спектакль «Вариации тайны» по пьесе современного французского драматурга Эрик-Эмманюэля Шмитта. На сцене только два актера: Валерий Баринов и Игорь Гордин. Их герои — известный писатель Абель Знорко и учитель музыки Эрик Ларсен не были знакомы друг с другом, но волею судьбы оказались связаны любовью к одной и той же женщине, умершей десять лет назад. О смерти возлюбленной Знорко узнает от своего гостя. И это еще не все, о чем ему расскажут в этот вечер.

Пьесу, в постановке по которой в 1990-х годах сыграл Ален Делон (и отправился с ней в мировое турне), на сцене МТЮЗа поставил Кама Гинкас. Благодаря этому режиссеру в этом театре появились такие спектакли, как «Черный монах», «Записки сумасшедшего», «Шуты Шекспировы», «Дама с собачкой», «Леди Макбет нашего уезда» и другие. В интервью mos.ru он рассказал, что такое хороший материал для спектакля и что это за испытание — настоящая любовь.

— Кама Миронович, как вы сами познакомились с пьесой Эрик-Эмманюэля Шмитта «Загадочные вариации»?

— Каждому режиссеру постоянно приходят всякие пьесы от авторов и переводчиков. И за жизнь накапливается огромное количество пыльных папок. Однажды, лет семь — десять назад, я искал в таких папках то, что можно поставить, и наткнувшись на эту пьесу, не дочитал до конца, потому что закрученные сюжеты меня мало интересуют. Этим летом я снова был в поисках того, что бы поставить. И опять стал читать ее, забыв, что уже это делал. И то ли настроение было другое, то ли я дочитал до вещей, которые меня волнуют, но я увидел, что закрученность сюжета — это всего лишь уловка автора, чтобы зрителю было интересно. А поверх всего этого или, точнее, внутри этого…

— …вещи, которые вас волнуют?

— Я вдруг услышал чеховские и достоевские мотивы. Автор явно очень серьезно и глубоко читал как одного, так и другого. А их, этих двоих, я знаю как самого себя. Мало того, в пьесе я услышал чуть ли не буквальные цитаты из неотправленного письма Александра Пушкина к Каролине Собаньской, в котором влюбленный Александр Сергеевич чуть ли не проклинает свое чувство к ней. Любовь — проклятие. Вот это я и услышал в некоторых словах персонажа Абеля Знорко из пьесы Шмитта. Пьеса сразу стала моей. А драматические хитросплетения — это для зрителя, пусть они будут. Мое же дело — постараться, чтобы артисты играли не их, то есть не хитросплетения сюжета, а то содержание, которое я слышу и в Чехове, и в Достоевском, и в Пушкине.

— В Театре имени Маяковского эту пьесу ставили как комедию, а в постановку Театра имени Вахтангова включили мистические элементы. Как вы бы определили свой подход?

— В моем спектакле, кажется, достаточно и комического — зритель смеется, и чувственного — женщины плачут, и трагического — мужчины смотрят с волнением. Мужчины ведь редко ходят в театр. А тут, может быть, впервые на сцене они видят, как два взрослых дурака, двое мужиков на заброшенном острове так трагически и так смешно рассуждают о любви. Где вы такое видели? Обычно женщины делятся друг с другом: у меня с ним… а он…а она…а муж… и так далее. Мужчины делают это редко. А тут двое взрослых дядей оказались перед женщиной, как перед стеной, как перед загадкой. Их настигла любовь, что «как смерть сильна», и с которой приходится годами и годами разбираться.

«В хорошей драматургии остается много недосказанного»

— Для одного героя пьесы любовь — это безумие и страсть, для другого — тихая и спокойная гавань.

— И для одного и для другого это страсть. И тот и другой — двое страстных мужчин. И неважно, как эта страсть проявляется. Один готов подложить себя под нее, а другой никогда не отдастся ей, потому что если это произойдет, он потеряет себя, предаст свое призвание. А он человек гениальный. Гениальность — это дар, и у гениального человека физический долг перед даром. Люди — разные, предназначения — разные.

Это просто война двух миров: одного, который понимает, что любовь «сильна, как смерть; стрелы ее — стрелы огненные» (Знорко), и другого, который считает, что любовь – это испытание, его надо нести каждый день, и не как смерть, а как жизнь (Ларсен). Это одинаково сильные и мощные позиции, потому что каждый из них сжигает себя на этом костре.

— В финале Абель Знорко говорит Эрику Ларсену: «Я буду вам писать». Кому он будет писать? Самому Ларсену или Элен, обманывая себя, забыв о том, что в этот вечер познакомился с ее вдовцом?

— Это замечательный вопрос, и он должен остаться вопросом. В настоящей литературе, в хорошей драматургии много недосказанного. Вы и должны уйти с этим. И вас должно беспокоить, что же это — победа жизни? Рутины? Любви? Или победа самообмана и иллюзий? Это все заложено. Зритель должен уходить со спектакля не только отдохнув, посмеявшись и поплакав, он должен уйти даже немножко задетый, недовольный и даже встревоженный тем, что ему как бы чего-то недосказали. Только тогда спектакль живет еще какое-то время, а не кончается вместе с аплодисментами. Шмитт достаточно талантливый и умный автор для того, чтобы в его пьесе было несколько пластов, которые смущали бы вас и заставляли бы задавать вопросы.

— В одном из интервью Шмитт сказал, что когда Ален Делон увидел его пьесу, он сразу понял, что роль Знорко —  его. И он даже попросил автора кое-что поменять в тексте, и тот пошел на уступку. А приходилось ли вам идти на уступки своим актерам?

—У режиссера с артистами совсем другие отношения. Никто никому не идет на уступки — ни артист режиссеру, ни режиссер артисту. Режиссер пытается проникнуть в персонажа и погрузить актера в этого персонажа. Таким образом, роль поворачивается в зависимости от конкретных артистов. И с замечательным Валерием Бариновым, и с уникальным Игорем Гординым я много работал. Они по-разному играют в других спектаклях, в моих и не моих. В «Скрипке Ротшильда» по Чехову Баринов играет Бронзу — очень резкого, сильного, почти монструозного человека. Гордин в спектакле по Достоевскому играет растлителя детей, маниакального убийцу Свидригайлова. Так что дело не в уступках, а в том, как раскрыть артиста с той стороны, с которой зритель его не знает, а может быть, и сам артист не знает себя.

— Что для вас важнее — процесс работы над спектаклем или результат?

— Естественно, всегда хочется, чтобы был результат, потому что театр не может без сиюсекундной реакции. Театр — это чуть ли не единственное искусство, которое нуждается в непосредственном контакте со зрителем. Если нет зрителя, театр отсутствует, он мертв. Надо, чтобы твое высказывание было услышано. Но спросите у любого настоящего профессионала-режиссера, и он ответит, что процесс в тысячу раз интереснее, чем результат. Результат никогда не бывает равен тому, что хочется, и даже что можется, и даже того, что случается на репетициях.

— Вы видели другие постановки этой пьесы?

—Я не смотрю то, что собираюсь ставить. Режиссер должен подойти к материалу девственно, абсолютно незамутненно.

«В театре и искусстве можно все, что не убивает человека»

— Вы начали сотрудничать с МТЮЗом в 1988 году, и до этого он был площадкой для показа детских спектаклей. Но вы начали ставить достаточно серьезные вещи, классиков. Вам было сложно вначале?

— Я стал ставить здесь спектакли, потому что Генриетта Наумовна Яновская, главный режиссер и художественный руководитель театра — моя родственница, и уже 53 года очень близкая (Генриетта Яновская и Кама Гинкас поженились в 1964 году, а три года спустя вместе окончили ЛГИТМиК, где учились на курсе Георгия Товстоногова. Генриетта Наумовна является главным режиссером МТЮЗа с 1987 года. — Прим. Mos.ru). Яновская сразу, не задумываясь, поставила здесь «Собачье сердце» — великий спектакль, который объехал весь мир. И это было еще тогда, когда этой повести не было в печати, она была запрещена.Чтобы увидеть ее спектакль, народ стоял от Тверской. Никаких детей на нем, конечно, не было. Их просто не пускали. Самыми молодыми зрителями «Собачьего сердца» были Майя Плисецкая, Андрей Дмитриевич Сахаров, Борис Николаевич Ельцин, Булат Окуджава, Питер Брук и другие «молодые» люди.

Я тогда поставил «Записки из подполья» Достоевского. Это гениальное произведение, из которого родился весь Достоевский. И одновременно это очень трудное, глубокое, страшное, рвотное лекарство. Детей туда тоже не пускали. Но был случай: пришла мамаша и привела мальчика лет 12–13. Ей объяснили, что на этот спектакль ему не надо идти. И объяснили, почему не надо: ко всему прочему там есть важнейшая сцена с проституткой. В частности, в спектакле она совершает некоторые шокирующие гигиенические процедуры. Так вот эта женщина сказала: «Я видела спектакль, я хочу, чтобы мальчик посмотрел, потому что он, может быть, поймет: что такое быть человеконенавистником и что такое любовь».

— Мальчик посмотрел?

— Да. Но это был единственный мальчик. Так что какие трудности? Никаких трудностей. МТЮЗ, с тех пор как Генриетта Яновская здесь работает, перестал быть театром только для детей. Он стал театром «для людей», которые, конечно, на какие-то спектакли приводят и своих детей. А есть и просто большое количество замечательных детских спектаклей: мюзикл «Волк и семеро козлят», «Кошкин дом», «Куда девалось солнышко», «Золотой петушок» и др.

— Как вы думаете, могут ли быть в театре запретные темы с точки зрения морали?

— Что морально для одних, для других аморально. Что для одного общества приемлемо, для другого — нет. Скажу другое. Я считаю, что в театре и искусстве можно все, что не убивает человека, а помогает ему жить. Объясню. Есть разное искусство: есть развлекательное, чтобы человек мог отдохнуть и жить, есть умственное, чтобы человек думал. Но есть еще искусство, и театральное в том числе, как врачевание, как хирургия. И если я «влезаю в вас с ножом» и не убиваю, а обнаруживаю ваши заболевания, то мое дело праведное. Я делаю вам больно, чтобы в результате помочь вам. Сегодня больно, но, может, завтра будет легче…

Фотографии предоставлены пресс-службой театра.