«Блеск снега смягчен, почти ласкает глаз». Классики — о московской зиме

В первый день зимы открываем письма и дневниковые записи русских классиков. Узнаем, о чем они мечтали, на что досадовали и чего опасались, глядя на снежинки, голые ветви деревьев и тепло одетых сограждан.

Пушкин думает о красоте 

«Как у вас хватило духу написать его? Как могли вы подумать, что я застрял в Нижнем из-за этой проклятой княгини Голицыной? Знаете ли вы эту княжну Голицыну? Она одна толста так, как все ваше семейство вместе взятое, включая и меня» (из письма Наталье Гончаровой, 2 декабря 1830 года)

Это письмо Александр Пушкин написал своей невесте Наталье Гончаровой 2 декабря 1830 года, за несколько дней до его долгожданного возвращения в Москву. Позади — три месяца, которые писатель провел в своем имении Болдино, где он застрял на карантине из-за бушующей холеры, впереди — счастливая семейная жизнь с девушкой, благосклонности родителей которой он так долго добивался.

В разлуке поэт постоянно слал ей письма, исполненные любви, нежности и заботы. А иногда и иронии — Пушкин как-то в шутку спросил невесту, не вышла ли она за это время замуж за кого-то другого. Наталья Николаевна, воспринявшая его выпад всерьез, в ответ обвинила жениха в том, что сам он до сих пор не выехал к ней из-за Авдотьи Голицыной, у которой тот иногда бывал в гостях. Гончарова, как и все окружение Пушкина, знала, что раньше, в 1817–1820 годах, он был влюблен в красавицу-княгиню.

Оправдываясь, поэт нелестно прошелся по ее внешности, будто забыв, что какие-то 10 лет назад проводил все вечера в салоне Princesse Nocturne, как называли Голицыну, и посвящал ей пылкие стихи. Возможно, он даже не лукавил, пытаясь оправдаться. В 1830-х многие из знавших княгиню с сожалением говорили о том, что былая красота ее покинула. Это обстоятельство, впрочем, не смущало саму Голицыну — математика, философия и литература интересовали эту даму больше, чем эффектные появления на балах.

Зато Пушкин в декабре 1830 года, видимо, часто задумывался о бренности красоты — и чужой, и собственной. Вот что он писал своему другу, офицеру Николаю Алексееву, уже по приезде в Москву:

«Ты пишешь, что ты постарел, мой вечно юный; желал бы посмотреть на твою лысину и морщины; вероятно, и ты не узнал бы меня: я оброс бакенбардами, остригся под гребешок — остепенился, обрюзг — но это еще ничего — я сговорен, душа моя, сговорен и женюсь! и непременно дам тебе знать, что такое женатая жизнь» (из письма Николаю Алексееву, 26 декабря 1830 года) 

Гоголь ждет весны 

«Если бы ты знал, как тягостно мое существование здесь, в моем отечестве! Жду и не дождусь весны и поры ехать в мой Рим, в мой рай, где я почувствую вновь свежесть и силы, охладевающие здесь» (из письма Михаилу Максимовичу, 10 января 1840 года)

Адресат этого печального письма — филолог, историк, поэт, ректор Императорского Киевского университета Михаил Максимович, с которым Николай Васильевич вел переписку. Из Италии, где Гоголь предпочитал проводить время, зимой 1839/1840 года он приехал в Россию по делам. Ему нужно было устроить судьбу сестер Анны и Елизаветы — они только что окончили Патриотический институт в Петербурге и не знали, что делать дальше. Заботливый брат решил переселить их в Москву.

Днем и ночью он тосковал по Риму и мечтал поскорее туда вернуться, представляя вместо зимней Москвы пейзажи залитого солнцем вечного города. Ожидание новой встречи скрашивала итальянская еда — Гоголь сам отлично готовил пасту и требовал того же от поваров всех своих друзей.

Среди тех, чья кухня подверглась влиянию Гоголя, был Павел Нащокин — меценат, бездумно тратящий свое огромное состояние, один из главных московских чудаков. Есть мнение, что именно он стал прототипом помещика-транжиры Хлобуева из гоголевских «Мертвых душ». Специально к визитам писателя Нащокин часто заказывал своему повару равиоли — традиционное итальянское блюдо, похожее на пельмени, с мясной, сырной, или овощной начинкой.

«…А что до меня с сестрами, то буду непременно. Только просьба прежняя и старая: ради бога не обкармливайте. Закатите равиоли да и полно, дабы после обеда мы были хоть сколько-нибудь похожи на двуногих» (из письма Павлу Нащокину, вторая половина декабря 1839 года)

Мария Ивановна — «дражайшая маменька» — регулярно получала послания от сына. В одном из них Николай Гоголь приглашал ее в гости в Москву в уверенности, что она сможет скрасить время его пребывания в этом городе.

«…Я все уверен, что вы приедете в Москву к нам, покамест зимняя дорога и можно еще совершить легко путь сюда и обратно» (из письма Марии Гоголь-Яновской, 25 декабря 1840 года)

Писатель молит ее как-нибудь достать деньги на билет — сам он, увы, пока не может ничем помочь, но постарается найти ей средства на обратный путь. «Мне, признаюсь, хотелось бы, чтобы вы увидели Москву. Это бы вас развлекло, притом движение и переезд вас бы оживили», — пишет он.

«Я еще не совсем оправился, устаю и не могу заняться моими делами, как бы хотел, а что самое главное, встретил множество неожиданных и непредвиденных препятствий» (из письма Марии Гоголь-Яновской, 29 декабря 1841 года)

Закончив дела в Москве, Гоголь вернулся в Италию. А в сентябре 1841 года снова вернулся — с рукописью первого тома «Мертвых душ», готовой к передаче печатникам. Но визит затянулся — это и есть непредвиденные обстоятельства, о которых пишет Гоголь матери. «Мертвые души» начали печатать в типографии Московского университета еще до получения разрешения — в уверенности, что оно будет. Но книгу категорически не захотели выпускать в свет, она не проходила цензуру.

Чтобы обойти запрет, Гоголю пришлось задействовать все свои связи, обратиться к самым влиятельным друзьям. Среди них был издатель Владимир Одоевский, главный редактор журнала «Современник» Петр Плетнев и другие. В 1842 году книга все же вышла — под названием «Похождения Чичикова, или Мертвые души, поэма Н. Гоголя» и без одной из глав.

Тургенев думает о щенках 

«Я один в моей комнатке; уже очень поздно; чудесно светит луна; блеск снега смягчен, почти ласкает глаз. Диана со мною; она сильно растолстела, и, даст бог, меньше чем через месяц произведет на свет детенышей, похожих на нее, потому что я нашел ей здесь кавалера, в точности ее напоминающего и известного своими талантами» (из письма Полине Виардо, декабрь 1850 года)

Так трогательно Иван Тургенев рассказывал давней подруге Полине Виардо о своей любимой охотничьей собаке, в которой он души не чаял. Чуть позже он отчитался о семи щенках. Писатель с умилением и гордостью говорил о свирепости, с которой молодая мать защищает малышей: «Она делает страшные глаза… Кроме меня, никто не осмеливается даже приблизиться к ней».

Вообще зимой 1850 года он чувствовал себя на подъеме. Его пьеса «Холостяк» с успехом шла сразу в двух театрах — Александрийском в Санкт-Петербурге и Малом в Москве. В последнем одну из ролей исполнял великий Михаил Щепкин, от чего Тургенев приходил в восторг.

«Я не писал вам ни в субботу, ни в воскресенье; чувствовал себя вялым, чтобы не сказать глупым. Сегодня повторяют мою пьесу, здесь драматические спектакли ставятся только три раза в неделю. Рассчитываю сегодня выехать покататься; погода стоит прекрасная. У щенят Дианы глаза наконец открылись; они очень смешные, очень милые и очень здоровые» (из письма Полине Виардо, январь 1851 года)

Радость от счастливой зимы вскоре была омрачена болезнью и плохим самочувствием — у писателя был «катар с довольно сильной лихорадкой», который уложил его в постель на четыре дня. Это помешало его отъезду в Санкт-Петербург.

Толстой идет на медведя

Зимой 1857 года Льву Николаевичу было невыносимо скучно — его решительно не устраивало московское общество, на что он и жаловался литератору Василию Боткину, с которым состоял в переписке. Письмо написано перед первой заграничной поездкой Толстого, он планировал отправиться в Париж.

«Жил я здесь и проживу еще эти восемь дней не совсем хорошо, как-то против желания рассеянно. Езжу я здесь в свет, на балы; и было бы весело, ежели бы не одолевали меня умные. В той же комнате сидят милые люди и женщины, но нет возможности добраться до них, потому что умный или умная поймали вас за пуговицу и рассказывают вам что-нибудь. Одно спасенье танцовать, что я и начал делать, как это ни может показаться вам странным» (из письма Василию Боткину, 20 января 1857 года)

А такую запись Лев Николаевич Толстой сделал в своем дневнике 25 декабря 1858 года: «Приехал в Москву с детьми. Перезалог не удался. Деньги повсюду нужны. Поехал на охоту за медведем, 21 убил одного; 22 меня погрыз. Денег промотал пропасть».

Его близкий друг Афанасий Фет рассказал ему об охотнике Степане Громеке — человеке, не ведавшем, что такое страх. Толстой заинтересовался, попросил представить его ему, а потом напросился с ним на охоту. Смелый граф заявил, что хочет идти на медведя.

Охота, из-за которой из Москвы пришлось доехать до города Вышний Волочек, чуть было не закончилась трагедией: медведица, раненая Львом Николаевичем, разъярилась и набросилась на виновника своих бед. Один из членов группы, охотник Осташков, прогнал зверя. А у писателя в память об этом остались два небольших шрама на лбу. Об этом случае он поведал в детском рассказе «Охота пуще неволи».